К И С Е Л Ё В

Михаил Васильевич

Пазнаёміліся мы па партыйнаму рэгламенту: Кісялёў быў сакратаром партбюро АГК, а я прыйшоў у гэтую партыйную ячэйку і павінен быў “стать на партучёт” -- перайсці пад яго партыйную юрысдыкцыю, апеку і кантроль.
Ён задаў штатныя анкетныя пытанні – я анкетна адказаў на іх. Разумеецца, ён запытаў, якую я выконваў “общественную работу”, “какие имел партийные поручения” на папярэднім месцы працы.

1983 год, апрель. Портрет для Доски почёта ОГК.
Фото автора.

“Партийное поручение” – дурната з дурнот, “на любителя”, але выконваць хоць што прыдзецца. Я сказаў, што быў рэдактарам фота-газеты “Комсомольский прожектор”. Але я ўжо камуніст, ды ніякага “пражэктара” на Белазе няма і нікаму ён не патрэбен, а мне -- і падаўна.
Міхаіл Васільявіч сказаў, што будзе рэкамендаваць мяне ў рэдкалегію сценгазеты “Конструктор”.
Я пагадзіўся: усё ж не “Прожектор”.

Далей Міхаіл Васільявіч патлумачыў, што мне неабходна схадзіць у Жодзінскі занальны райкам, які знаходзіцца ў адміністрацыйным корпусе ДРЭС, і “стать на партучёт”. А райкам запросіць маю асабістую справу з райкама ў горадзе Тула, адкуль я выбыў.
На гэтым першае знаёмства з Міхаілам Васільявічам скончылася.

Што такое “занальны райкам”, калі ёсць Смалявіцкі раённы камітэт КПБ? Ці не такая ж дурната, як у Туле – і па ўсёй Расіі -- прамысловы і сельскі абкамы і райкамы? Тут нават дурней: для двух прадпрыемстваў, Беларускага аўтазавода і Смалявіцкай ДРЭС, у Жодзіне стварылі райкам! Але ж і на аўтазаводзе, і на электрастанцыі ёсць свае парткамы. Дурней прыдумаць немагчыма! Нахабства і цынізм…
І людзі ж там займаліся нейкай справай – пісалі паперкі, насілі іх з кабінета ў кабінет, вазілі ў Смалявічы і ў Мінск – працавалі “в поте лица” і “с полной отдачей и партийной убеждённостью”. Ды судзілі тых, у каго гэтай “убеждённости”, па іх партыйна-прымітыўнаму меркаванню, не было.

К таму часу я быў ужо адмыслова знаёмы з партыйнымі судзілішчамі, называў савецкую сістэму “Диктатурою Негодяев” і выпрацаваў “Правила безопасности”.(Пра іх упамінаў у заметцы “Не нарушай закон”.)
Сябе я называў “дисидэнтом” *, хаця пра “диссидентов” нічога не чуў і не ведаў: людей, выступаўшых з крытыкай савецкай сістэмы, у той час яшчэ не называлі ні “диссидентами”, ні нават “антисоветчиками”.

Я быў самопровозглашённым праціўнікам дыктатуры невукаў-тупіц, зладзеяў і п’яніц. І паступаў, і выказваўся адпаведна. Аднойчы выказаўся і на пашыраным пленуме Ленінскага райкама камсамола. Скандал быў неверагодны -- я “прагрымеў” на ўсю Тульскую вобласць!.. Але, паколькі паступіў чэсна і прынцыпова, то мяне пажурылі і прасцілі. А праз год, пасля чарговай адміністрацыйна-партыйнай рэарганізацыі, нават выбралі членам бюро Зарэчнага райкама камсамола г. Тула, прынялі кандыдатам у партыю.

Он был первым главным конструктором Белорусского автозавода
Официально должность называлась “начальник конструкторского бюро”.

В 1956 году на Белорусском автозаводе не было отдела главного конструктора, потому что автомобили изготовлялись по чертежам МАЗа. МАЗ назывался “калькодержателем”, “владельцем оригиналов”, “головным предприятием”.

На БелАЗе был ТЕХНИЧЕСКИЙ ОТДЕЛ, а в нём два бюро: конструкторское и технологическое, начальники служб именовались соответственно – начальником конструкторского бюро (главный конструктор без портфеля) и главный технолог.
Начальником конструкторского бюро был КИСЕЛЁВ Михаил Васильевич.

Конструкторское бюро КОПИРОВАЛО чертежи МАЗа, вносило в них изменения по распоряжениям калькодержателя (головного предприятия) и проводило авторский контроль за изготовлением деталей и сборкой узлов.

ТАКАЯ структура – общая для всех предприятий Союза, которые изготовляли изделия по “чужим чертежам” -- НИИ и СКБ. Она не изменилась. В мире – тоже.

ОТДЕЛ ГЛАВНОГО КОНСТРУКТОРА был создан на Белорусском автозаводе в апреле 1960 года: первым НАСТОЯЩИМ главным конструктором был СИРОТКИН Заля Львович.

“Шахматное знакомство” с Киселёвым
Конструкторы-мужчины ОГК после работы не спешили домой: кто сидел за кульманом – спокойно, в тишине обдумывал-решал “загвоздки”, которые не смог решить в урочный час, кто не хотел идти в примитивную общагу – читал журналы, а шахматисты садились за столы с шахматными досками. Вокруг столов – болельщики. Много!..
Михаил Васильевич – штатный шахматист.

Кто против кого играл – договаривались между собой или соперники распределялись по какому-то графику-регламенту, не помню: не знал. И не замечал “таблицы соревнований” на звание чемпиона ОГК. Вероятно, потому не знал, что сам не играл – лишь наблюдал. Возможно, забыл. Наблюдать было интересно: когда-то я знал все “защиты” и много уловок-капканов, красивых комбинаций и задач. У меня была книжка с шахматными задачами и этюдами, которую я часто просматривал, а некоторые задачи проигрывал – чтобы быть квалифицированным болельщиком, иначе смотреть не интересно. Позже купил великолепную книжку “С шахматами через века и страны”. Она и сегодня есть у меня, правда, серьёзно повреждённая.

Я “болел” только за двух шахматистов – Виктора Дроздова и Ивана Никифоровича Муху. Иван Никифорович даже “ревновал” меня к Виктору. Потому, когда они играли между собой, я наблюдал за другой партией. И никогда не спрашивал о исходе их поединка.

Как-то я “болел” за Михаила Васильевича и заметил его ошибку. (Никто никому не подсказывал!) С кем он играл, не помню. Вероятно, он был очень огорчён проигрышем, потому что в следующий вечер не играл – остался сидеть за столом.
Его кульман стоял не сбоку от стола, а за спиной Михаила Васильевича: он уже ничего не чертил -- оформлял “извещения”, писал партийные протоколы и отчёты, по указанию главного конструктора разрабатывал “планы работы” ОГК на очередной месяц и квартал. А к доске кульмана прикреплял планы работы парторганизации.

Михаил Васильевич сидел за столом, что-то писал, потом сложил бумаги в стопку, -- он был аккуратным деловодом, -- и задумался. Мой стол и кульман – рядом. Я подошёл к нему – он будто бы обрадовался, указал рукой на стул, что означало: садись – слушаю. Второй стул у его стола стоял штатно -- по рангу партийного секретаря.

“Мне подумалось, что вы очень огорчены вчерашней ошибкой”, -- сказал ему.
“Ты видел ошибку? Вот, понимаешь ли, просчитался сильно. Поторопился, позиция была хорошая и я стал форсировать к победе…”
Я слушал его и деликатно улыбался: переживает поражение.
“У меня, понимаешь ли, время было хорошее -- можно думать, но соперник молодой и я поспешил. И оплошал…”
Посмотрел на меня вопросительно:
“Если заметил у меня ошибку, почему сам не играешь?“

Сказал ему правду, которую раньше сказал Мухе Ивану Никифоровичу:
“Играя в шахматы, я сильно волнуюсь и допускаю грубые ошибки… Так играть стыдно…”
“Ну, ты, Короленко, зря! Все волнуются… И я, понимаешь ли, волнуюсь… Нужно сдерживать себя – не заводиться, но и не расслабляться. Не надо спешить… Часы, понимаешь ли, не только подгоняют, но они же и дисциплинируют. Да, заставляют дополнительно волноваться. Но надо привыкать -- на часы не поглядывать, а чувствовать их ход…”

Я был ещё чужим в ОГК, потому, возможно, моё внимание к его игре ему понравилось. И ошибку заметил! А он понял причину моего неучастия в шахматных баталиях, хотя и не согласился. Похоже, получилось какое-то начальное взаимопонимание.
После этой беседы Михаил Васильевич здоровался со мной за руку, если не было физических помех или иных препятствий. Если встречались на улице, подавая руку, говорил: “Привет, Короленко!” Когда расстояние не позволяло -- поднимал руку вверх: “Привет, Короленко!”
Разумеется, ТАК он здоровался со всеми своими знакомыми, кто ему нравился: всё же – возраст, да и старожил на заводе.

“Он – предатель: сдался в плен, на немцев работал…”
К тому времени уже было опубликовано много статей и документов о подполье в концлагерях, о красноармейцах, сражавшихся в отрядах Сопротивления в Италии и Франции.

Моя соседка в Туле, уже немолодая женщина, с сыном которой я дружил, выписывала “Известия”. Там была статья о Фёдоре Полетаеве, герое итальянского Сопротивления. Принесла мне газету: это её сосед по деревне и друг мужа. Оба не вернулись. И вот новость: сосед нашёлся – герой Италии.
(Фёдору Полетаеву присвоено звание Героя Советского Союза. Предателю, сдавшемуся в плен… Кто же кого предал 22 июня 1941-го?)

О Киселёве говорили, что в 1941-м он сдался в плен, а в концлагере работал на немцев – изготовлял детали к ракетам “Фау2”. “Фау” и именно “2”! Интонация откровенная: предатель. И выбросил партбилет.
Такие разговоры – после публикаций Сергея Смирнова о Брестской крепости, множества статей в газетах и фильма Григория Чухрая “Чистое небо” -- меня насторожили: я стал уклоняться от бесед с некоторыми инженерами. Правда, ещё не боялся их -- не “посмотрел” в будущее.

А вначале аккуратно задавал встречный вопрос: что мог сделать солдат-красноармеец, если у него не было ни гранат, ни патронов? Что могли сделать тысячи и миллионы других красноармейцев и командиров, подло, цинично преданных Сталиным и его бандой: в чём их вина, если у них не было боеприпасов даже на один день боя? Не было сапёрных лопат, чтобы выкопать окоп и траншею. Не было шинелей, чтобы ночью укрыться от холода. Не было фляжек, чтобы взять с собой воды… Сражались, пока были боеприпасы, позволяла местность и сила. Потом прятались, а ночью шли на восток. Знаю из первых рук.
Молчание. Подлое молчание – без признания своей неправоты, нечестности.

Осень 1964 года была тёплой, красивой и продолжительной. И – много паутины! Ни раньше, ни позднее я не видел столько паутины: поле, луг светились под солнцем! Как-то раз, в воскресенье, взял “Зенит”, хлеб и кусок колбасы и ушёл в поле, в лес на весь день -- за деревню Яловица.
Возвращался около 16 часов. По улице Московской, где сегодня администрация и склады горторга, шёл Киселёв. Помахал мне. Остановился, жду. Михаил Васильевич – в габардиновом, уже не новом, плаще, шляпе, шёл, как всегда, медленно. Когда подошёл, я заметил: выпивший.

Спросил у меня, где был, что делал? Я сказал несколько слов. Идём к переезду…
“Вот, понимаешь ли, Короленко, я сегодня немного выпил: получил письмо от моего друга, а оказалось -- от его жены, которая уже вдова: помер мой друг… Вместе были в 41-м под Киевом…Ты знаешь, как мы обороняли Киев?”

Я знал, КАК обороняли Киев: на Украине только пленными потеряли 600 тысяч солдат. Танки, пушки, машины, оружие… Если бы своевременно отошли на левый берег Днепра и создали оборонительный рубеж, то и город не был бы так разрушен, и, возможно, немцы не перешли бы Днепр. А если и перешли, то с такими потерями, что форсировать Дон не смогли бы: не было бы ни “Харьковского котла”, ни “Сталинграда”. Потери были бы большие, но не катастрофические.
Особый вопрос – о киевских евреях. ВСЕ ЗНАЛИ, какой будет судьба евреев в оккупированном городе. Почему же их не эвакуировали?.. Да, их уничтожили немцы…
За такие разговоры “с многоточиями” можно было оказаться в “психушке”.
Михаилу Васильевичу сказал лишь, что знаком с обороной Киева.

“Положение наше было тяжёлым… Мы оказались в окружении... Понятно: если и прорвёмся, то к Днепру – гибель верная… Плен. Вижу: большой дуб стоит. Отмерил десять ступеней сапогами, выкопал лопатой ямку, оторвал кусок портянки, завернул в неё партбилет и военный билет – закопал: останусь жив, вернусь и найду… Дальше – концлагерь Маутхаузен... Я до войны техникум окончил, работал инженером. Немцы знали: если у офицера звание младший лейтенант, то это какой-то гражданский специалист, а кадровые военные – лейтенанты и выше…
Уже в конце 42-го отобрали специалистов и рабочих и куда-то повезли. Привезли в горы, загнали в тоннель, большой такой: это был подземный завод… Там мы работали – изготовляли какие-то детали. Я был мастером… Если немец признавал, что рабочий сделал брак намеренно, расстреливал на месте… Контролёра, который пропустил брак, – вместе с ним… Нас освободили американцы…
Прошёл проверки и допросы. Привезли меня на то место, где закопал партбилет… От дуба остался только покорёженный пень, рядом всё разворочено… Я ещё раньше сказал следователю: нужно отмерить десять ступеней на восток от дуба. Отмерили: воронка глубиной полметра… Вот, понимаешь ли, как совпало нехорошо. Но поверили, что партбилет не отдал немцам… Потом восстановился в партии…”

Мы пришли к Дворцу культуры.
“Вот, Короленко, я прошёл ад, но это никому не понятно. Я ничего ни от кого не хочу… Я же не только знаю, понимаешь ли, а по глазам вижу, чтО некоторые думают обо мне, а значит и говорят между собой…”
Я понял. И до сегодняшнего дня не обмолвился ни с кем даже одним словом.

“Ударник коммунистического труда”
Фото И.И. Пархимовича.

Перш, чым далей апавядаць пра Кісялёва, трэба сказаць некалькі слоў пра абстаноўку ў краіне, на аўтазаводзе і ў АГК. І пра сябе – інакш нельга зразумець, чаму я прыдаю нейкае значэнне прымітыўнай дурнаце пад назваю “Ударник коммунистического труда”.

1965 год. Торжественно, красиво и шумно отмечена важная дата -- 20-я годовщина победы коммунистического Советского Союза над национал-социалистической Германией.
(Германию у нас постоянно и намеренно называют фашистской. Даже литовцев, латышей и эстонцев, которые к русско-язычным относятся, как к оккупантам, называют фашистами… Детали-нюансы очень деликатные. Для многих настолько болезненные, что они зубы сжимают. От злости.)

В Москве на торжественном собрании выступил Михаил ЕГОРОВ, тот самый, что “вместе с Кантария…” Меня поразила деталь: он читал текст на русском языке, но с невероятным(!) белорусским акцентом – быццам па-беларуску. Почему же его называют “русским”?
В 1960 году ВСЕ СЕЛЬСКИЕ ЖИТЕЛИ Смоленской области на запад от Смоленска разговаривали на белорусском языке: НАША ЗЕМЛЯ. На юго-западе Брянской области – то же…

ПОБЕДА -- не только Советского Союза, но и Содружества Наций, совместная.
Однако советская пропаганда говорила об этом неохотно, с оговорками и преогромной “фигурою умолчания”. Причин и нюансов для умолчания достаточно, -- мы это знали не только из публикаций в Оттепель, -- потому вклад союзников в победу заглушался примитивной шумихой, громом победных маршей и повторением лжи о внезапности нападения и коварстве вчерашнего друга-союзника по разделению Европы на “области государственных интересов”. Разделить Европу окончательно по интересам не удалось не только 23 августа 1939 года, но и 28 сентября 1939 года. Не смогли диктаторы договориться и спустя год – 12-13 ноября 1940 года.(Не здесь ли “собака зарыта”?..)

Отставание страны-победителя от стран побеждённых, Германии, Италии и Японии, в инженерно-техническом и социальном развитии советское руководство прикрывало спутниками, всеобщим средним образованием, бесплатной учёбой, бесплатным медицинским обслуживанием и жильём, санаториями, домами отдыха. Хотя всё это было не бесплатным, а очень-очень платным: за счёт низкой зарплаты всех, кроме парт- и госноменклатуры. Они же ещё и воровали, сколько хотели.

Но прикрыть шумом-громом убогую производительность труда в промышленности и сельском хозяйстве, низкое качество всей техники, от автомобилей и станков, до велосипедов и электробритв, невозможно. Фотоаппараты старых моделей были надёжными, но уступали японским и германским по уровню и обеспечению, а качество новых моделей – хуже не надо.

Кто путешествовал по Союзу на расстояние более 1500 километров от дома, знал: самолёты падают и разбиваются, поезда опаздывают из-за аварий на железных дорогах, шахты и спец-заводы взрываются, вокруг металлургических, цементных и химических заводов – мёртвые зоны в радиусе 2-3 километра.
Из реки Волга, от Казани до Астрахани, можно добывать нефть. Ока лишь немного чище…

Мой друг-одноклассник Лёня Дячок погиб на подводной лодке в Таллинском заливе: она была в надводном положении -- её протаранил крейсер, возвращавшийся с учений. Командир крейсера, капитан первого ранга А., спешил на банкет к командующему. И одновременно -- обмыть погоны контр-адмирала…

Нужно было как-то стимулировать повышение производительности и качества труда и изделий в промышленности. И общую дисциплину. А что могли предложить невежды и тупицы, фальсификаторы-махинаторы, пьяницы и воры? ЦК КПСС и ВЦСПС приказали поднять шум на более высокий уровень – потребовали от всех коммунистов стать… ударниками коммунистического труда.
Об УРОВНЕ технологии – ни слова.

Что такое “ударник коммунистического труда”? Объяснить толком невозможно: любое объяснение заводит в тупик. Выход из тупика – ложь, словесные махинации: из тупика в тупик. И среди тупиковой дурноты – очередной абсурд: новый поход(!) за ударный труд: коммунисты вперед! Куда?..

В промышленности и строительстве – штурмовщина, тяп-ляп, приписки -- на уровне диверсий. И за эти злодеяния – награды, повышения в должностях и званиях.
Потери продукции в сельском хозяйстве – четверть выращенного урожая. Надои-привесы мизерные: все достижения -- на приписках. За приписки, -- за обман! -- звания, премии, дотации из бюджета.
Так шли в светлое будущее – в коммунизм. Пока не грянул “нефтяной кризис”.

Летом 1965 года статьёй в “Комсомольской правде” я поднял скандал на всю страну.
Поднял скандал, конечно, не я, а писатель Владимир Чивилихин, с которым я переписывался, человек талантливый, интересный, удивительно энергичный, настойчивый, неравнодушный к судьбе Отечества, его природы и истории. Сегодня можно сказать о нём так: отдал жизнь в борьбе за сибирский кедр и всю Сибирь, где он родился и вырос.
Скандал подняла “Комсомольская правда” с разрешения Отдела пропаганды ЦК КПСС – с дозволу. Но с моей “подачи” и под моим именем. (Детали опускаю.)

Большой скандал завершился грандиозным, даже немыслимым скандалом: ЦК КПСС принял разгромное(!) Постановление по Тульскому обкому КПСС – факт…
Многоточие.
Так я стал журналистом.

В конце августа я “отличился” ещё раз, но на районном уровне: на вечернем сеансе фильма “Обыкновенный фашизм” в кинотеатре “Юность” влепил пощёчину(!) какому-то негодяю. (Детали опускаю.) Негодяем оказался председатель Жодинского горисполкома Б.
Начальник милиции В. и райком партии, ознакомившись с моим объяснением, признали, что я погорячился, но “в принципе” поступил так, как ДОЛЖЕН ПОСТУПАТЬ сын Погибшего Солдата Великой Отечественной войны. Невероятно! Так было -- факт.
Нюанс: объяснение я написал не только как человек, чей отец оплатил победу своей жизнью, но и как публицист. И с этой позиции было продолжение скандала.
(“Было-факт” позже подтверждено документально. Даже хуже: с циничной махинацией и обманом, о чём, возможно, расскажу позже.)

В ОГК начался заключительный этап дурь-кампании за ПРАВО называться “Ударником коммунистического труда”: приближалась очередная годовщине Великого Октября. Но дурь особая: рядовые коммунисты должны соревноваться(!) под руководством коммунистов-начальников. А желающих участвовать в дурноте – раз-два и обчёлся.
Я глядел на этот абсурд снисходительно. И напрасно: я не знал, что эта дурнота проходит опробование в ОГК, а потому касается и меня лично…

Потому, что касалась и меня лично, я ещё раз познакомился с секретарём партбюро ОГК Киселёвым М.В., с которым уже был знаком достаточно хорошо, если принять во внимание разницу в возрасте, положении в отделе и времени моей работы на заводе: Михаил Васильевич понравился мне тактичностью, деликатностью. И тем, что поведал-доверил мне свою драму. А через него я познакомился с секретарём парткома завода Ильичом А.Ф.

Эти знакомства, особенно с Ильичом, стали для меня роковыми: я оказал секретарю парткома Ильичу “помощь” в 1965 году, “не заложил” его в 1968-м, а он спас меня от расправы в 1969-м, уже будучи вторым секретарём райкома партии.
И начало этому – дурнота из дурнот, которая называлась соревнованием за право называться “Ударником коммунистического труда”.
Такие перипетии-нюансы.
Об этом – по порядку. И с деталями: к ним я очень внимателен, потому что “в деталях собака зарыта”.

1983 год, апрель. Вариант портрета на Доску почёта ОГК.

Тогда, в 1965 году, Киселёв М.В. сидел за этим же столом. И этот же кульман стоял у него за спиной. Только в другом помещении, из которого мы уехали в мае 1967 года.

Михаил Васильевич подошёл ко мне и пригласил к своему рабочему месту.
Беседу начал с информации: ЦК КПСС принял постановление, обязывающее всех коммунистов стать ударниками коммунистического труда – показать наивысшую производительность труда, творческое отношение к работе, дисциплину – стать примером для всех беспартийных.

К беседе я был готов, -- я же читал газеты, -- потому сказал откровенно, что ничего не понимаю в постановлении, и предложил Михаилу Васильевичу поговорить об ударниках после работы, если сегодня он не будет играть в шахматы.
Он откровенно удивился! Но тут же среагировал: беседа будет нештатная и я не желаю огласки её. Естественно, он – то же.

Остались после работы. Шахматисты и их болельщики в другой комнате – здесь пусто: вероятно, днём Михаил Васильевич “провёл беседу”.

“Я так понял, товарищ Короленко, что ты не разделяешь мнения ЦК КПСС. Правильно?” – Товарищ парторг пошёл в атаку на смутьяна. – Объясни почему?”
Похоже, он серьёзно озаботился моим непониманием: времени для подготовки было достаточно – четыре-пять часов.

“Михаил Васильевич, -- говорю тихо, доброжелательно, -- это постановление противоречит здравому смыслу и элементарной логике: КОММУНИСТ должен всегда и во всём быть примером для беспартийных и комсомольцев. Но прежде оно противоречит “Уставу КПСС”: там об этом написано. И я подписался под ним – принимаю. Давайте вместе почитаем…”
И показал рукой на сейф, где лежат партийные документы.

“Не нужно читать: устав партии я знаю наизусть, – возразил, улыбаясь. – Но там, понимаешь ли, есть и пункт о партийной дисциплине: постановления вышестоящей организации – закон для нижестоящей. Обсуждать можно и нужно, но принимать и выполнять – обязательно. Здесь же – постановление ЦК партии. Понимаешь, -- ЦК?..”
Он “опустил” своё “ли” – теперь я улыбался.

Возражать будто бы невозможно: партийный закон. Но всё же возражаю, спокойно и деликатно, да и партийный начальник настроен миролюбиво:
“Михаил Васильевич, я моложе вас, вероятно, на тридцать лет, но знаю и видел постановления дурней не нужно. Были и откровенно преступные. И все их одобряли и выполняли… В этом же постановлении -- лишь глупость и формализм. Денег и времени будет потрачено – не сосчитать. А польза -- какая?.. ”

Молчит парторг товарищ Киселёв -- молчим вместе.
Я даже не догадываюсь о том, что рассуждаю, как настоящий диссидент – подкладываю бомбу под постановление ЦК партии.

На столе нет никаких бумаг. Михаил Васильевич берёт из стопки какие-то листы – кладёт перед собой, перебирает: нервничает парторг! Щекотливая пауза.
“Я, понимаешь ли, коммунист старой закалки, ещё довоенной, -- говорит спокойно, как “бурчит”. -- Я тебе рассказывал, что со мной случилось в 41-м году, какой путь прошёл, что пережил – только канву рассказал. Переживал, думал каждый день, каждую ночь – постоянно. Вспоминать страшно… А в чём я был виноват?..”
И смотрит на меня вопросительно.
“Ваш вопрос – риторический…”
“Не совсем, -- перебил он меня. – Для меня не риторический: в чём я виноват? Что сдался в плен? На мне портянки и гимнастёрка сгнили, шинель стала, как лубяная… Да, был один патрон – от нас этого требовали комиссары… Но они свой последний патрон не использовали…”

Мне – тридцать лет. Знаю, что такое война: “капыльские бандиты”, называвшие себя партизанами, почти каждую ночь трясли-колотили деревни – требовали самогонку, сало, кожухи, сапоги, всё переворачивали в хатах: забирали хлеб, зерно, полотно, шапки, рукавицы, коўдры (бел.). Мою маму били шомполом, приговаривали к расстрелу, стреляли в хате деда Михаля, сыны которого воевали на фронте.

Это – лишь два-три “штрихи” нового периода войны с народом, которую вели организаторы колхозов, получившие настоящее оружие: гражданская война продолжалась три года. После освобождения эти же бандиты грабили нас, уже по закону, ещё 9 лет -- до сентября 1953 года. И после смерти людоеда жить было не легче – только налоги на деревню снизили.

Что я мог сказать Киселёву?
“В фильме “Чистое небо” есть ответ на ваш вопрос: виноват в том, что не застрелился…”
“Хороший фильм... Но у меня пистолет был. И в нём один патрон… Я действительно виноват – что не застрелился…”

Опять молчим.
“Вот что, Андрей, -- Михаил Васильевич неожиданно перешёл с “товарища Короленко” на имя “Андрей”, -- ты, как я вижу, в таких вопросах разбираешься уже лучше меня. Я попрошу секретаря парткома Ильича Александра Фомича, чтобы встретился с тобой: поговори с ним. Он тебя знает и отнесётся хорошо. Но ты говори с ним, как сейчас со мной – спокойно. А то некоторые коммунисты, понимаешь ли, шумят: это – формализм, глупость, всё делается для “галочки”. Постановление ЦК – закон для коммуниста…”

С секретарём парткома Ильичом А.Ф. я познакомился после скандального инцидента в кинотеатре: тогда партийный вождь был шокирован -- сказал, что моё объяснение будет рассматривать Смолевичский райком партии.
Он подошёл ко мне на работе: был в цехе, зашёл по пути -- предложил встретиться сразу после обеда в его кабинете.

Разговор с секретарём парткома Ильичом был такой же деликатный, как и с секретарём партбюро Киселёвым – я сказал то же, что и Киселёву, он мне – как Киселёв. Но окончился неожиданно.

“Андрей Павлович, -- начал заключительную часть беседы Ильич, улыбаясь, -- ты, конечно, прав: ничего хорошего это мероприятие нам не даст – формальность. Но если ты откажешься бороться за звание ударника и объяснишь это на партийном собрании ОГК – будет скандал. Неприятность всем. Мне достанется больше всех. И нас, меня и тебя, вызовут в Смолевичи на проработку… Ты этого хочешь? Нет? Вот и хорошо! Работа у тебя творческая, напиши какие-нибудь обязательства. На партсобрании Михаил Васильевич скажет, что ты их написал, зачитывать не станет -- все будут довольны: мероприятие выполнено... ”

Мы не улыбаемся – смеёмся!.. Смеёмся, довольные взаимопониманием.
“Андрей, ты прославился достаточно хорошо, -- сказал секретарь Ильич, пожимая мне руку и улыбаясь. – Скажу откровенно: инженеры и рабочие уважают тебя за смелость и честность. Но не все… Понимаешь, о ком я НЕ говорю?..”
“Спасибо, Александр Фомич! Я оправдаю доверие – и ваше, и рабочих,” – сказал, тоже улыбаясь.
“Если что – заходи: будем решать…”

Уже я пожал руку секретарю Ильичу.
И пошёл к себе. Сказал Михаилу Васильевичу, что Ильич меня убедил. И по подсказке начальника бюро написал обязательства.

К 48-й годовщине Великого Октября дирекция, партком, профком и комитет комсомола присвоили мне звание “Ударник коммунистического труда”.
Они полагали, что оказывают мне честь. А я смеялся – как тогда вместе с секретарём парткома Ильичом, подпись которого на “Свидетельстве”.
На общем собрании ОГК Михаил Васильевич вручил мне “Свидетельство”.
Свидетельство – чего? Моего тихого сопротивления Дурноте и Идиотизму.
Свидетельство сопротивления без скандала: меня победили.
Но не сломали: реальное сопротивление Диктатуре Негодяев будет позже…

Когда мы проводили Михаила Васильевича в последний путь, его вдова пригласила всех на жалобную вячэру (бел.) – помянуть её мужа и нашего коллегу-товарища. Сказали прощальные слова, выпили по три чарки. Поднялись уходить.
А Екатерина Сергеевна попросила остаться – ПОСИДЕТЬ ЕЩЁ:
“Михаил Васильевич любил вот ТАК ПОСИДЕТЬ: выпьет и СИДИТ -- вспоминает и рассуждает – ХОТЕЛ ПОНЯТЬ, что же случилось тогда, в 41-м. Не понял…”

А кто понял или хоть что понимает? Кто знает, ЧТО было – что было 23 августа 1939 года, что было 1-го и 17 сентября? И 30 ноября 1939 года?
ЗНАЛИ двое – Сталин и Молотов.

Остальные повторяли и умножали ИХ ЛОЖЬ, придумывали свою: “чем наглее ложь, тем больше шансов, что ей поверят”.

Сегодня – повторение и продолжение той же ЛЖИ и УМОЛЧАНИЯ.
Плюс – ФАЛЬСИФИКАЦИИ: ублюдочная “Линия Сталина” -- очередное быдло-шоу по обыдлению ЛЮДЕЙ -- чтобы не задумались о том, что есть ПРАВДА о той войне, и что ПРАВДА не похожа на ложь, которую они слышат всю жизнь. Ложь и фальсификации -- чтобы никто никогда не узнал ПРАВДЫ.

Михаил Васильевич КИСЕЛЁВ вспоминал и рассуждал – ХОТЕЛ ПОНЯТЬ, что же случилось тогда, в 41-м? Не понял.
И не мог понять: чтобы понять, что случилось 22 июня 1941 года, нужно знать, что было 23 августа 1939 года.

Чтобы ПОНЯТЬ, что было 23 августа 1939 года, нужно ЗНАТЬ, что случилось в Сараево 28 июля 1914 года: в КОГО и ЗАЧЕМ стрелял Гаврило Принцип? КТО подал ему револьвер и послал УБИТЬ эрцгерцога Франца-Фердинанда – КОМУ необходимо?..

ТРИ ДАТЫ -- ЕДИНЫ и НЕРАЗДЕЛИМЫ: в ИХ деталях собака зарыта.

……………………………
*Дисидэнт (аббревиатура) -- Движение Интеллектуального Сопротивления Диктатуре Негодяев-товарищей: фронда и зубоскальство как сопротивление, как метод защиты от духовного насилия – от лжи, обмана, фальсификаций советской партийно-административной номенклатуры, которую мы называли сбродом невежд, тупиц, воров и пьяниц. Такой она и была реально.

**НАША правильная фамилия – КАРАЛЕНКА.
Короленко – изуродованный вариант от русских завоевателей-оккупантов, уничтожавших всё белорусское, национальное, самобытное.
Тема важная и деликатная. Статью о НАШЕЙ фамилии я написал ещё в 2004 году для обоснования восстановления изуродованной фамилии при замене паспорта: в моём паспорте – КАРАЛЕНКА, Караленка, KARALENKA.
Как и должно быть по международным правилам.